Всему вопреки, даже с вызовом будто
На ёлку блиндажную вешаешь шарик.
Покажется вдруг – просто залпы салюта,
А вовсе не то, к чему здесь привыкаешь.

И если зажмуриться, можно поверить,
Что порохом пахнет от яркой хлопушки,
Взрывают петарды в заснеженном сквере,
Да так, что трясутся деревьев верхушки.

Но было ли что-то? Всё снами чужими
Опять представляется в эту минуту.
И мир – это то, что бывает с другими,
Война – это то, что отныне повсюду...

Пусть вечер январский тревожен и мрачен,
А тьма снова чудится пусть беспросветной,
Но если настал сорок пятый, то значит,
Настанет, конечно, и двадцать победный.Источник

Уходящий в свое бесконечное чад
Осыпается пеплом и снегом.
Запорошенные терриконы молчат,
В ожидании смотрят на небо.

Этот гул поднебесный, взмывающий ввысь,
Этот гуд нутряной воедино
С белой степью смешались, сцепились, слились,
И теперь она выгнула спину.

Те, кого выжигали, давили, трясли
Да под корень рубили, месили, как тесто,
Обрекая на святость во имя земли,
Отнимая и старость, и юность, и детство, –

Что им смена твоя декабря на январь,
Ночь во страхе с надеждою вкупе?
Но торопится к службе в Державный звонарь,
Значит, год новый все же наступит.Источник

Я пишу тебе в двадцать втором. Или сорок втором.
Снова снег покрывает уставшие темные площади.
А у вас там все ветер рвет в клочья туманы, играет песком,
Мнет небесные простыни, Богом до дыр что проношены.

Я пишу и меняются почерк, чернила и шрифт.
Мои письма летят – электронные или бумажные.
Их догнать может лишь паровозный стремительный свист,
Но вернуть их обратно никто никогда не отважится.

Я пишу тебе письма на разных, на всех языках:
Украинском, молдавском, казахском, грузинском, на русском...
Я пишу тебе в рай или в май исступленный, в цветах.
Ты сейчас в Сталинграде, в Донецке, в Херсоне, под Курском.

Эти рельсы уходят на запад, а кажется – вверх,
Доставляя слова, словно кровь к сердцу – вены.
Наше прошлое переливается в нас, созывает нас всех
И становится будущим. Нашим, святым. Непременно.Источник

Наши

У нашей правды рыжие волосы,
хитроватый прищур
и улыбка задиристого
и самого любимого из класса
двоечника.

У нашей чести лицо
иконописное,
вселенская усталость
во взгляде, все про нас
знающем.

У нашего мужества
плечи Ильи Муромца,
кулак Алеши Поповича.
И глаза добрые,
светлые.

У нашей совести
морщинка на переносице,
улыбка тихая, скромная
и Героя России
звание.

У нас их пытались отнять.
В Луганске и Макеевке,
в Лисичанске и Волновахе,
в Изюме и Балаклее,
в Донецке.

Но как отнимешь то,
из чего слиты мы.
Из чего слеплены,
из чего составлены,
из чего сделаны.

Как отнимешь тех,
кто - зримо, незримо ли -
держит строй
в строю ангелов,
отгоняя от нас демонов.

Имена нашей правды, чести, мужества,
нашей совести на памятных
городских табличках выбейте.
Чтобы помнили,
не отступили чтоб.Источник

Будильник мой – Кокера пряничный кнут.
Будильник твой – очередь автоматная.
А завтра день города, завтра салют.
А рядом война идет. Смерть идет, мать ее.

Стихи мои точно круги на воде.
Стихи твои – точные выстрелы смелые.
Довольно урчит у Москвы в животе,
Но давится Харьков полями горелыми.

В эфире реклама, футбол, «КВН».
Все наспех зашито прогнившими нитками.
Для этой страны, вроде вставшей с колен,
Не много ли здесь костылей понатыкано?Источник

СЕРГЕЙ ОСТРОВОЙ

Люблю двужильных. Не люблю двудонных.
Двуличных не люблю. И двухэтажных.
Я больше всё за тех - за непоклонных.
Я больше всё за тех - за непродажных.

Они бывают истинно прямыми.
Стой на своём - они тебе помогут.
Они бывают жёсткими и злыми,
И только подлецами быть не могут.

Они себя не прячут в недомолвках.
Расчётливость не жжёт их чёрной ночью.
Они не выгибаются в уловках.
Не ходят на поклоны к многоточью.

Не пятятся в молчанье оробелом.
Для них сказать неправду - это жутко.
И между словом их и между делом
Пустого не бывает промежутка.

Без гордой фальши и без позитуры,
Крутые, как вершины на отрогах,
Они хранят достоинство натуры
На трудных человеческих дорогах.Источник

А если ты в сети,
то значит, ты живой.
И значит, я дышу, как будто все в порядке.
Здесь правды не найти,
но принимаю бой,
вгрызаясь в Телеграм до молний на сетчатке.

А если ты в сети,
всех рифм нелепых шум
летит к тебе, ложась второй броней на танки.
И счет до десяти.
И не сгорел Изюм
в огромной малоросской черствой запеканке.

А если ты в сети,
то значит, держим строй,
соединивший нас почище суперклея.
Считаю до пяти.
До точки огневой.
Считаю и молюсь. Сентябрь. Балаклея.Источник