О творчестве.
Вот читаешь, к примеру, какие-то тексты. И видишь, что у одного автора мысли в тексте бредут, как колонны военнопленных по сгоревшей столице империи. Стройно бредут, неторопливо, нашивки, эмблемы, кое-кто и знаки отличия не спорол. Автор едет перед колонной верхом, в парадной каске, смотрит прямо перед собой, на эполетах мраморная пыль и жирная копоть. Седой адъютант, тряся контуженной головой, кричит беззвучно.
У другого же текст как заседание трибунала где-то под Падуей, в году, скажем, 1567. Все очень дисциплинированно, но с огоньком таким. Автор водит пальцем по пергамену, посматривая на угольки поверх массивных очков.
У третьего - ежата бегут за зайчатами. У четвертого мысль одна, но он её так гоняет шваброй по подвалу, что за облезлой и не уследишь. Пятый химичит, смешивает то одно, то другое и зеленый ассистент волочит по кафелю за ноги предыдущего дегустатора. Шестой дрессирует визжащие соображения в клетке. Седьмой ведет в ночи протокол допроса целого табора цыган, подпевая у пестрых кибиток наиболее удачные формулировки.
У кого как, короче говоря.
А у меня шапито на пустынном берегу, я дубасю в барабан обмякшим пьеро, не очень тактично прижимая к поясу свободной рукой чумазую мальвину, холодный песчаный ветер с холмов рвет ленты и шарики.
Джон Шемякин.

О предках.

У нашего дорогого друга А. Б-ча есть удивительная и прекрасная черта. На любой случай в жизни у него есть поучительная история из жизни предков. Такое ощущение у меня, что весь еврейский народ жил, терпел и мудрил только для того, чтобы Б-ч мог встрепенуться и рассказать нам всем очередную семейную историю. У меня, как и Иннокентия Сергеевича Федюнина (кандидата юридических наук) семейных историй, пригодных к рассказыванию в людных местах немного. Все наши с Иннокентием Сергеевичем семейные были и легенды порочны, глупы и про тюрьму. Как вот рассказать историю про то, как моя бабушка решила навестить меня в университете двадцать лет назад? Как передать впечатление, оставшееся у всех окружающих, когда я представил зашедшую бабушку нашим кафедральным дамам. -А это Анна Сергеевна М., автор учебника по..., профессор.
-О, у меня тоже была знакомая женщина-профессор. Она в Рязанской женской колонии заточкой дежурную пырнула. В Ленинской комнате.
Как эту историю рассказывать? Я не знаю. Или вот, как рассказать случай с дядей Федюнина - Борисом Петровичем? Мы с Федюниным тогда работали в Москве, было это тоже очень давно, дядя федюнинский как раз освободился от важных дел по сколачиванию почтовых ящиков и гробов в ИТК № 6 ( в "шестёрочке", как мы ласково называли место дядиного томления). Дядя был бодр, хищен и полон планов. Ему хотелось Москвы. Вот мы с Федюниным решили отвести его в "Макдональдс". На дворе 94-й год, "Макдональдс", мы, дядя и "свободная касса!". Девушка -"свободная касса" начинает тороторить дяде, что дядя может отведать из деликатесного макдональдсовского. По бокам дяди стоим мы, символизируя преемственность поколения. В ярком кашемире, чёрных свитерках и с пониманием жизни в чуть опухших глазах. Послушав немного девушку, дядя шикарным жестом сразу всех пальцев на руках остановил взволнованную презентацию бутербродов, и, продолжая работать пальцами, сказал: "Дочка! Ты бы, это, ты, давай, сворачивай это всё вот это ла-ла. Ты слушай меня. Вот. Ты, давай-ка, шаментом нам постругай чего-нить из мясного, ну там ещё овощей, нарезочки, всё что б нормально, вникла? Вникла, говорю? Давай, давай, Любаш, давай..." Назидательная кукла алкоголика, которую в Макдональдсе выдают за смешного клоуна упала лицом вниз со скамеечки. В воздухе запахло озоном и свежестью морозной перекличкой у проволоки. Всё напряженно смолкло. Как в песне "а сердце так колотится-стучится, как опера, когда приходят брать..." И только мой голос прозвучал как с церковных хоров, чисто и безгрешно: "И колы!"
Вот опять, как рассказать эту историю в обществе?!
Поэтому мы с Федюиным И.С. завидуем Б-чу. И поэтому подбрасываем ему в качестве приманки для озвучивания очередной истории про мудроту предков какие-то несусветные темы. Например, про "Мазератти". Главное не то, что лучше: "Мазератти" или "Бентли", а то, что вспомнит, что вытащит по этому поводу из кладовой своей памяти Б-ч. Обычно после экскурса Б-ча в семейные тайны мы молчим некоторое время, мотая бошками, настолько причудлив мир ассоциаций Б-ча. Когда мы обсуждали недавно паралеллограм как форму, Б-ч вспомнил про своего прадедушку, который работал мог на глазок, с точностью до грамма, определить вес моста во рту собеседника.
Я Б-чу недавно сказал, правда, он обиделся, что семейная история - это 22 представителя рода Врангелей, погибших в Полтавской баталии, вот это семейная история, есть кого помянуть летом.